СМИ о работе Собина Яна Леонидовича в красной зоне главного инфекционного стационара Санкт-Петербурга
Статья от 28.11.2020 года в газете "Коммерсанть"
«Страх прошел, и появилась уверенность»
“Ъ” побывал в красной зоне главного инфекционного стационара Санкт-Петербурга
Число заразившихся коронавирусом за сутки в Санкт-Петербурге впервые приблизилось к 4 тыс., а по общему количеству выявленных случаев COVID-19 Питер обогнал Московскую область и занял второе место после столицы. Клиническая инфекционная больница имени Боткина первой в городе начала работать с пациентами с коронавирусом. Корреспондент “Ъ” Марина Царева побывала в красной зоне стационара и выяснила, что там изменилось за девять месяцев работы с COVID-19.
Инфекционная больница имени С.П.Боткина во время работы в эпидемию коронавируса. Работа медицинского персонала в красной зоне в отделении акушерства и гинекологии
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Больница Боткина не похожа на другие городские больницы. Тут нет палат, где одновременно могут лежать более двух пациентов. Вместо них — отдельные боксы с изолированными входами. Профильный инфекционный стационар Санкт-Петербурга — один из крупнейших в России. Еще зимой сюда начали привозить первых пациентов с подозрением на коронавирусную инфекцию. Сначала это были граждане Китая, затем — вернувшиеся оттуда россияне, а весной — и все остальные. Тогда даже обязательная двухнедельная изоляция после возвращения из-за границы при первых признаках ОРВИ проходила в инфекционной больнице. Сейчас все по-другому, и в Боткина принимают только самых тяжелых. В сутки их количество может доходить до 50 человек. С начала пандемии сюда поступило почти 9 тыс. человек.
«Работа на МРТ заканчивается, и мы идем на КТ»
У Боткина есть два корпуса в разных частях города. Тот, что на Пискаревском проспекте, почти новый: его запустили в 2017 году. Сейчас он работает с COVID-19. Второй корпус находится в центре города и принимает пациентов с другими инфекционными заболеваниями, которые, как часто замечают врачи в разговорах, никуда не делись.
Клиническая инфекционная больница имени С.П.Боткина
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
По подземному переходу (соединяет все корпуса на Пискаревском проспекте, за исключением морга) мы идем в отделение лучевой диагностики. Половину дня зона КТ работает как «чистая» (для пациентов, у которых нет подозрения на COVID), другую половину — как «грязная». «С утра все обработано, поэтому мы можем кого-то снять: с Миргородской улицы к нам привозят пациентов, например, с ВИЧ — патология серьезная, и КТ им делать тоже надо»,— рассказывает заведующий отделением Ян Собин.
Мы попали в «чистое» время и перерыв: пациентов, которым нужно сделать КТ, нет. Говорят, в «ковидной» половине дня такого никогда не бывает.
Всегда «чистой» остается зона, где делают МРТ. Пациенты с коронавирусом в нем не нуждаются. «Если у них что-то острое — инсульт или травма головы — все это можно посмотреть на КТ»,— объясняют врачи. В смотровой перед магнитно-резонансным томографом висит репродукция какой-то из работ Пикассо. К стеклу, за которым видно лежащего в аппарате пациента, прислонена маленькая иконка. Рентгенлаборант Елена Евграфова, много лет проработавшая на МРТ, весной освоила и КТ.
Инфекционная больница имени С.П.Боткина во время работы в эпидемию коронавируса. Отделение, где делают МРТ
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
— Раньше мы работали по 12 часов, а сейчас нас перевели на сутки.
— Сутки через сколько? — я хочу понять примерный график работы.
— Сутки через… — отвечает Елена Геннадьевна и смеется.— По-разному работаем. Сегодня, например, я с суток стою на МРТ. График стал плотнее, а свободного времени — меньше. Работа на МРТ заканчивается, и мы идем на КТ — помогать в красной зоне. Одеваемся и по очереди заходим работать с пациентами.
При работе на КТ медики меняют друг друга каждые три-четыре часа. Сравнивая весеннюю и осеннюю волны, Елена Геннадьевна говорит так: «Страх прошел, и появилась уверенность. Вначале было не так».
«Прихожу домой и начинаю молчать»
Помимо просто тяжелых пациентов в Боткина принимают беременных или уже родивших женщин с положительным тестом на COVID-19. Городская больница №38 имени Семашко тоже принимает дам в положении с коронавирусом. Но там работают только с теми, у кого нет осложнений. «Как только появляется дыхательная недостаточность или диагностируется пневмония, женщину сразу переводят к нам»,— объясняет заместитель главного врача по акушерству и гинекологии Александр Кучерявенко. Слово «тяжело» — первая характеристика, которую он дает работе. «Мы единственная в городе больница, которая принимает крайне тяжелых беременных, самых тяжелых женщин в родах и послеродовом периоде с точки зрения болезни, которую сегодня называют COVID-19»,— уточняет медик. Помимо беременных с коронавирусом сюда попадают беременные и с другими инфекционными заболеваниями или вообще без них: «Бывают тяжелые акушерские ситуации, когда везти пациента через весь город нельзя — часто ближайшим учреждением оказывается наша больница. В месяц два-три таких случая, как правило, есть. Для этого у нас должны быть чистые родильные залы».
После рождения ребенка сразу забирают от матери и помещают в специальный бокс — во время операции он находится в трех метрах от роженицы, но за стеклом. Акушер-гинеколог подает знак, в палату входит санитар с аппаратурой.
В течение семи минут у младенца берут первый тест на коронавирус. Теперь новорожденного мать увидит только после выписки. Для этого надо, чтобы ей пришел один, а ребенку — два отрицательных теста на COVID.
— Вы в этом году в отпуске были?
— Да.
— Как его провели?
— Я здесь перестал работать и стал работать на Миргородской (другой корпус Боткинской больницы, где сейчас лечат все остальные инфекционные заболевания.— “Ъ”).
— А как отдыхаете?
— Прихожу домой и начинаю молчать. И спорт. Устаю до безумия, потом иду в баню. И хорошо. Но молчать при этом все равно хочется.
«Пока все не сделаем, отсюда не уйдем»
В специальном помещении для переодевания пахнет как в бассейне — хлоркой и чем-то еще. Надеть средства индивидуальной защиты в первый раз без посторонней помощи сложно, даже несмотря на заранее просмотренное в YouTube видео. Санитарка предлагает защитный экран вместо очков: он меньше запотевает.
Работа медицинского персонала в красной зоне в отделении акушерства и гинекологии
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
— А это безопасно? — интересуюсь я.
— Было бы небезопасно, я бы вам не предлагала.
Санитарка провожает до двери, за которой начинается красная зона. По акушерскому отделению, шелестя штанинами СИЗ, передвигаются врачи. На стенах висят фотографии голых младенцев. На фоне медиков в полной экипировке они выглядят странно.
Как должны помогать и как помогают ковид-пациентам с инвалидностью. Каталку в коридоре накрывают простыней и одеялами, потом подвозят ближе к одной из дверей. Оттуда вывозят женщину, которая что-то кричит. «Я не слышу, где я» и «Спасибо, мужчина, оставьте ваши имена» — только это удается разобрать. Заведующая послеродовым отделением Елена Антуфьева и врач акушер-гинеколог Алексей Ковальчук объясняют, что пациентке проводили инструментальное обследование полости матки под наркозом: было подозрение на остатки плацентарной ткани.
В палатах лечатся и ждут отрицательных тестов молодые мамы. «А я только расплелась»,— улыбаясь, запускает руку в волосы Кристина. Сегодня она выписывается. А это значит, что через несколько часов она впервые за 12 дней увидит своего ребенка. Пока молодой маме присылали только фотографии. Педиатр рассказывала про состояние малыша, самочувствие и процесс набора веса.
«Раньше выписка была более праздничной — в выписной комнате для мамочек и новорожденных,— говорит завотделением.— Сейчас просто отдаем детишек в холле корпуса».
Кристина рассказывает про акушеров, врачей и санитаров: «Мы для них куколки, зайчики, наши девочки, котики, ласточки. И мы здоровы благодаря им». «Они, можно сказать, достали меня с того света,— добавляет ее соседка по палате Валерия.— Я уже задыхалась совсем». «Самое главное здесь — терпение,— замечает на это Елена Антуфьева.— Она понимала, что надо перетерпеть».
Я прошу рассказать завотделением, как проходит ее рабочий день. «Утром врачебная конференция, где мы делаем доклады о состоянии больных,— говорит она.— Потом одеваемся и идем в красную зону к пациентам: наблюдаем, осматриваем, проводим манипуляции и операции. После выходим к пациентам в "чистую зону", бывает, возвращаемся обратно в "красную" — и так по несколько раз. Пока все не сделаем, мы отсюда не уйдем. Каждый раз это занимает разное время. Не бывает такого, что ты все сделал и ушел, закрыв дверь». Уточняю, стало ли такое положение дел рутиной за полгода. «Работа врача — это не рутина,— отвечает Елена Антуфьева.— Сейчас самый интересный момент жизни, когда ты можешь много чего узнать. Мне моя работа нравится. И этих женщин люблю. Я хочу им помочь».
«Болезнь такая коварная»
Чтобы попасть в реанимационный бокс, надо выйти на улицу. На первом этаже полукруглого здания располагается около 30 дверей — за каждой из них по одному пациенту. Тяжелые больные лежат в одиночных боксах с ИВЛ. В 16-м боксе на кровати лежит седой мужчина. Его лица почти не видно —– что-то белое обрамляет трубку от аппарата ИВЛ, идущую ко рту. Медсестра-анестезистка Дали Ахобадзе смачивает тряпочки желтоватой жидкостью из стеклянной бутылки и прикладывает к глазам мужчины: «Фурацилин мы кладем, чтобы не высыхала роговица»,— объясняет она. Выясняется, что на ИВЛ мужчина уже около недели.
В другом боксе 59-летняя женщина со светлыми волосами, разметавшимися по подушке. Она находится в медикаментозном сне. В реанимационном отделении она оказалась только вчера.
На кровати в 22-й палате очень пожилой мужчина, его шея покрыта плотным слоем йода. В нее вставлена трубка аппарата искусственной вентиляции легких. Его глаза закрыты, но веки немного двигаются. «Он спит сам,— объясняет медсестра,— и сейчас просыпается».
Пациент в отделении интенсивной терапии
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
По рации ее просят зайти в 23-й бокс. Почему-то кажется, что женщине, которая здесь лежит, особенно плохо: ее багровое лицо за несколько минут наливается еще сильнее.
— Наташа,— произносит медсестра.
Пациентка приоткрывает глаза.
— Вы меня слышите?
Еле заметный кивок.
— А, слышите, да. Что-то беспокоит вас?
Тот же жест.
— Что?
Медсестра говорит в рацию: «Да она уже говорит. Что-то ее беспокоит, что-то болит».
— Где болит? Спина? Спина болит?
Я больше ничего не могу уловить в коммуникации пациентки, но медсестра понимает Наташу. Она поднимает одеяло и немного его подтягивает. Обходит пациентку и отводит ее левую руку вверх и в сторону. Я вижу ярко-розовый аккуратный маникюр. Он кажется совсем свежим.
— Все, лежи тихонечко, милый мой человечек. Сейчас пройдет. Набок будем переворачивать вас — и тогда уже вам полегчает.
Дали Ахобадзе объясняет, что у пациентки тоже был медикаментозный сон: «Врачи хотят, чтобы она проснулась, посмотреть ее нужно».
— Может, голову вам повернуть? Хотите?
Медсестра легко поворачивает голову лежащей немного вправо:
— Так лучше?
Слышится очень тихий стон. Наташа сильнее приоткрывает глаза, они наполняются слезами. «Ей неудобно так лежать»,— кивает медсестра на множество трубочек, присоединенных к телу. Руки пациентки зафиксированы вдоль туловища, чтобы она не смогла их снять.
В последнем боксе мужчина лет 50. Он в сознании. На прикроватном столике две бутылки с компотом — из айвы и фейхоа. Пациент лежит на животе с высокопоточной назальной канюлей — трубки аппарата выглядят по-другому: кислород поступает ему через нос, и он даже может разговаривать, хоть и не совсем разборчиво: «Болезнь такая коварная. Ничего не было: пять процентов поражения легких — и все. Сатурация ночью резко упала, и я начал задыхаться»,— говорит мужчина с небольшими паузами для передышек. Потом, вздохнув, продолжает: «Я не знаю, сколько народу поумирало бы — не было бы этой больницы».
Снять костюм оказывается еще сложнее, чем надеть. Выбросив средства индивидуальной защиты в урну с надписью «отходы класса В», в промежуточной комнате можно долго мыть руки, телефон, лицо. Можно даже дважды.
Марина Царева, Санкт-Петербург
Источник: www.kommersant.ru
